Истории от Олеся Бузины: Кто же знал, что она будет первая...

Олесь Бузина

100 лет назад началась самая страшная война, которой долго не могли придумать названия. В ней жили и умирали четыре года, не понимая, как такое могло случиться в просвещенной Европе.

После атаки. Первая мировая война осталась в памяти бессмысленными атаками пехоты. Люди гроздьями оставались на проволочных заграждениях после обстрела.

Никто не знал, что она будет Мировой. Тем более Первой. Ей долго подыскивали подходящее название. Ни одно не приклеивалось сразу на бесчисленные ряды солдатских могил и обложки монографий академических ученых. Германская, Империалистическая, Великая… Все не то. Только, когда в 1939 году мир снова провалился в такую же всеобщую, и такую же безумную бойню, к ней прилип привычный ярлычок — Первая мировая.

Такой войны мир еще не видывал. Прежние войны все-таки, несмотря на весь их ужас, были локальными. Их вели в «горячих точках», как сказали бы мы теперь. Крымскую – в Крыму. Русско-турецкую — на забытых Богом Балканах. Узким штыком Великой Армии входил Наполеон летом 1812 года в Россию и таким же узким, изъеденным в боях лезвием выдирал себя из необозримых восточных лесов. С первыми холодами армии застывали на зимних квартирах. Мобилизации охватывали ограниченные слои населения.

Конечно, под ружье с каждым поколением попадало все больше народа — 100-150-тысячные армии Наполеоновской эпохи доросли до полумиллионных во Франко-прусскую войну. Конечно, и в 1870 году немцы бомбардировали из пушек Париж. Конечно, смерть и прежде собирала свою обильную жатву на полях сражений, заставляя рыдать матерей и невест.

Но эта была всем войнам война. Впервые в истории она велась не только на земле и море, но и в небесах и ПОД водой. Старухи в деревнях вырывали из сундуков невесть откуда взявшиеся пророчества о том, что «будут летать в небе железные птицы и клевать людей», а в океанах плавать «рыбы стальные и топить корабли». И добавляли: «Вот они – наступили последние времена. Близится конец света». А дети на печках замирали от страха, еще не зная, что их ожидает.

Конец эпохи пара. Великий, гордый, уверенный в себе человек Викторианской эпохи – повелитель чугуна и пара, совсем недавно поставивший на службу себе еще и электричество, вдруг снова оказался беспомощным рабом Божьим, пылинкой в вихре злого времени. Свистящие поезда везли его теперь не на курорт, а на фронт. Электрическая искра помогала передавать по телеграфу не поздравления, а убийственные приказы. И в телефоне слышался не голосок любимой, а прорывающийся через разрывы снарядов сорванный голос корректировщика артогня, передающий координаты цели. Треск пулеметов заглушил все лучшее, что еще осталось в человеческих сердцах.

За четыре года Первой мировой в странах, в ней участвовавших, было призвано 72 миллиона человек. Только убитыми потери достигли 10 миллионов. В основном молодых и здоровых мужчин — наиболее физически крепких. Впервые появилось выражение «неизвестный солдат». Часто люди не успевали даже узнать друг друга в сколоченных наскоро подразделениях, а их уже накрывало «чемоданами» целыми взводами, вылетавшими из жерл тяжелых артиллерийских орудий, которых никто даже не видел. В моду вошла стрельба с «закрытых позиций». Поэтому дольше всего солдат жил в артиллерии, а меньше всего — в пехоте. Пехотному же офицеру срок жизни выпал совсем короткий — прапорщику на фронте от силы два-три месяца. «Царица полей» — пехота — целыми полками переселялась на поля смерти.

А ведь никто поначалу не думал, что так все обернется. Ну, убил 28 июня 1914 года в Сараево туберкулезный мальчик из Боснии Гаврило Принцип австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда… Разве первого? Разве не убил точно так же горячий итальянский парень Луиджи Лукени австрийскую императрицу Елизавету в 1898 году? Не вспыхнула же из-за этого австро-итальянская война, несмотря на все приграничные споры между двумя странами!

И разве не убивали тогда без числа террористы русских министров и великих князей, итальянского короля Умберто в 1900-м, американского президента Мак-Кинли в 1901-м, сербского короля Александра в 1903-м, и, наконец, совсем уж недавно – в 1908 году португальского короля Карлуша?

Августейшие особы гибли, словно кто-то невидимый открыл на них охоту. Но мир стоял. Где-то в африканских колониях покоряли очередное чернокожее племя. И никому даже в голову не приходило перерыть Европу окопами от Ламанша до Адриатики и начать истреблять друг друга новейшими патентованными способами. И сама мысль такая казалась чудовищной. Особенно если вспомнить, что в 1907 году великие державы подписали Гаагскую конвенцию, установившую новые, «гуманные» правила ведения войн. В числе их имелись, между прочим, такие чудесные статьи, как 23-я, запрещавшая «объявлять, что никому не будет дано пощады», и 25-я, строго не рекомендовавшая «атаковать или бомбардировать каким бы то ни было способом незащищенные города, селения, жилища или строения». Храмы, госпитали и исторические памятники та же конвенция требовала «щадить, насколько возможно», а частную собственность беречь и ни в коем случае не подвергать конфискации.

В теории все в мире было устроено самым наилучшим образом. Но на практике эрцгерцога вероломно убили, и вдруг стали разжиматьcя такие скрытые пружины, которые европейское общество, очарованное видимым прогрессом, совершенно не замечало.

Оказалось, что противоречия между мировыми финансово-промышленными группами достигли точки кипения. Что бурно развивающемуся германскому империализму уже просто некуда расширяться. Что Франция и Россия давно горят желанием сбить с него спесь. И, что самое главное, все давно ГОТОВЫ к войне и не видят в ней ничего опасного. Интервью русского военного министра генерала от кавалерии Сухомлинова, размещенное еще весной 1914 года во влиятельнейшей газете «Биржевые ведомости», совершенно недвусмысленно гласило: «МЫ ГОТОВЫ!»

Британский аэроплан. С Первой мировой началась война в воздухе

Подводная лодка. Под воду эта война ушла тоже первой.

Убийство в Сараево. Австрийская полиция схватила Гаврилу Принципа.

Немецкая карта воюющей Европы. Немцы и австрийцы «героически» отражают Францию, Англию и Россию.

«От войны произойдет только хорошее». В частных же беседах с сослуживцами Сухомлинов, если верить мемуарам премьер-министра Коковцева, признавался: «Все равно войны нам не миновать, и нам выгоднее начать её раньше… Государь и я, мы верим в Армию и знаем, что из войны произойдет только одно хорошее для нас». 

Ждали только хорошего от войны, точно так же чувствуя себя к ней готовыми, и в Берлине. Германский кайзер Вильгельм II был человеком ярким и своеобразным, болезненно помешанным на рекламе. «Он жаждет быть невестой на каждой свадьбе и покойником на каждых похоронах», — шутили о нем. Внук великого Вильгельма I, объединившего вместе с Бисмарком Германию, и британской королевы Виктории, он мучился от приступов острейшего комплекса неполноценности.

Дожив до пятидесяти пяти лет, кузен Вилли, как дружески называл его российский император Николай Второй, тоже приходившийся ему родственником, так и остался великовозрастным мальчишкой. Он ложился спать с револьвером на прикроватной тумбочке и просто физически страдал от мысли, что его любимой Германии, от которой он себя не отделял, досталось такое скромное место под солнцем. У Англии — море и самый мощный флот. У России — самая большая в мире армия. А мы, немцы, что же? Неужели нам досталась только нудная обязанность трудиться, производя на экспорт косы и швейные машинки?

Побывав в Лондоне у родственников по бабушке, Вильгельм бросался домой заводить мощный флот — чтобы был не хуже, чем у англичан. А вернувшись из Петербурга, принимался с новой энергией муштровать своих гвардейцев, форма которых почти не отличалась от русской лейб-гвардии. Кузен Вилли все еще играл в солдатики, как маленький. А министры охотно ему подыгрывали.

Россия не посмеет. Немецкие разведчики из Петербурга доносили, что Россия «планирует не решительное наступление, а постепенный отход, как в 1812 году». А германский посол граф Пурталес рапортовал из столицы русских царей, что эта страна, несмотря на ее гигантские размеры, не вступит в войну из-за страха революции. В Петербурге действительно даже летом 1914 года бастовали рабочие, что невероятно радовало Вильгельма, признавшегося однажды: «Я ненавижу славян. Я знаю, что это грешно. Но я не могу НЕ НЕНАВИДЕТЬ их».

Серб Гаврило Принцип из Боснии, убивший в Сараево наследника австрийского престола, был славянином. По другой версии — боснийским евреем. Террористическая организация «Млада Босна», членом которой он состоял, являлась (вот уж это совершенно точно!) славянской «фирмой» на содержании у сербских спецслужб. Все это казалось отличным способом «наказать» Сербию. Особенно учитывая особую «любовь» к славянам кайзера Вильгельма. Правительство престарелого австрийского императора Франца Иосифа запросило берлинского союзника, как тот смотрит, если мы вторгнемся в Сербию? Ведь сил просто нет этих наглецов терпеть! Мало того, что о великой империи южных славян грезят, так еще и эрцгерцогов наших убивают! Берлин ответил, что положительно – мол, вторгайтесь, поддержим, а Россия, союзница Сербии, вмешаться не посмеет.

Австрия объявила мобилизацию против Сербии. Россия совершенно неожиданно для Германии — против Австрии. Пока ограниченную, но вполне способную стереть империю Габсбургов с карты Европы. Вильгельм вдруг понял, что просчитался, что русские опять хотят воевать и что вместо очередного бряцания словами и оружием, придется проводить мобилизацию против России… Лезть в большую войну с не придуманным еще названием и неясными последствиями.

Непредсказуемые славяне. Все как-то сразу пошло наперекосяк. Ну, кто же мог подумать, что Петербург так быстро воскреснет после позорной Русско-японской войны? Стерпел же он в 1909 году аннексию Австрией Боснии и Герцеговины и даже не пикнул! А теперь обманул лучшие европейские ожидания и готов лезть в драку на все деньги, угрожая пройтись по Восточной Пруссии «паровым катком»! Ох, эта загадочная, воистину непредсказуемая славянская душа! Сегодня она валяется в грязи, терпит любые издевательства. Пьяна, нечиста, несусветна. И вдруг в самый неожиданный момент, вопреки любым рациональным расчетам, крестится из последних сил дрожащими пальцами и… восстает с дубиной в руке, занося ее над уютными немецкими домиками, расчерченными затейливой геометрией фахверка. Всем крышу мигом поправлю! Чего вы там, немчура, в бухгалтериях своих насчитали? Погодите, тут еще одна цифирька неучтенная обнаружилась…

В субботу 1 августа 1914 года срок ультиматума Германии, требовавшего от России прекратить мобилизацию против Австрии, истек. Петербург молчал. Скрепя сердце, кайзер подписал приказ о ВСЕОБЩЕЙ МОБИЛИЗАЦИИ своих верноподданных — добрых многодетных немцев, мигом сменивших котелки на островерхие каски с пикой на конце. Великие европейские поезда, летевшие в голубую даль прогресса, в одночасье наскочили друг на друга на узловой станции. Мировая война, которую никто не ожидал, началась. Ружье, повешенное на стену в первом акте, по меткому выражению Чехова, не дожившего ровно десять лет до Первой мировой, выстрелило.

«Все уверены, войны мы избежим». На призывные участки шли с легкой душой. Французы, австрийцы, немцы, сербы и русские были свято уверены в скорой победе. Естественно, в своей, а не врага. У каждой страны имелся замечательнейший план. У немцев — Шлиффена. У русских — наступления в Восточной Пруссии. Сербы надеялись на свою стойкость. Французы — на свой «эллан» (в переводе — «порыв»). Мало кто понимал, какое испытание в действительности ожидает легкомысленные народы. Даже профессиональные военные. Генерал Брусилов, срочно выехавший из Германии, где он проходил лечение на курорте, домой, как только разразился Сараевский кризис, вспоминал слова своего коллеги — помощника командующего войсками Варшавского Военного округа, которого он встретил на вокзале: «Пока мобилизуется лишь Киевский военный округ, но все уверены, что войны мы ИЗБЕЖИМ».

Среди бесчисленных произведений о Первой мировой есть одно совсем короткое, но особенно трогательное — рассказ Ивана Бунина «Холодная осень». В имение к невесте приезжает только что получивший погоны молодой офицер. Первые сражения уже прогремели. Становится ясно, что война будет долгой и страшной:

«Одевшись, мы прошли через столовую на балкон, сошли в сад. Сперва было так темно, что я держалась за его рукав. Потом стали обозначаться в светлеющем небе черные сучья, осыпанные минерально блестящими звездами. Он, приостановясь, обернулся к дому:

— Посмотри, как совсем особенно, по-осеннему светят окна дома. Буду жив, вечно буду помнить этот вечер...

Я посмотрела, и он обнял меня в моей швейцарской накидке. Я отвела от лица пуховый платок, слегка отклонила голову, чтобы он поцеловал меня. Поцеловав, он посмотрел мне в лицо.

— Как блестят глаза, — сказал он. — Тебе не холодно? Воздух совсем зимний. Если меня убьют, ты все-таки не сразу забудешь меня?

Я подумала: «А вдруг правда убьют? И неужели я все-таки забуду его в какой-то короткий срок — ведь все в конце концов забывается?» И поспешно ответила, испугавшись своей мысли:

— Не говори так! Я не переживу твоей смерти!

Он, помолчав, медленно выговорил:

— Ну что ж, если убьют, я буду ждать тебя там. Ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне.

…Убили его — какое странное слово! — через месяц»…