О единстве живых и мертвых

Встречаясь в жизни со смертями, человек не может не задумываться о том, что «там» и как. Человек нерелигиозный обычно даёт «нулевой ответ»: нигде, ничего и никак. Конец. Но даже ему, если он жил хоть сколько-нибудь устремлённо и не для себя, оказывается не всё равно, что будет потом. Он спрашивает себя: останется ли что-то после меня, или всё станет прахом, как я сам? пропадут ли мои старания? продолжат ли их потомки? А тогда и — если не от воспитания, то хотя бы рефлексивно: а сам-то я — продолжил дело предков? встал в цепочку поколений, внёс вклад в Историю? И жизнь приобретает мерку не от сиюминутного каприза, а от бесконечности — в обе стороны от личного жизненного отрезка. Жизнь становится не просто переживанием времени до смерти, а поступком.

И через это находится Утешение — такой ответ на вопрос о смысле конечной жизни, который объясняет, почему иногда надо и умереть. Советская официальная формула Утешения звучала: «остаться в памяти потомков». Но чтобы в памяти остаться, её нужно хранить. И в советское время многое делалось для её сохранения. Памятные места (могилы, обелиски, вечный огонь), музеи, исторические книги; разные ритуалы для соприкосновения с этой памятью — собрания, линейки, классные часы, почётные караулы...

Связь поколений, ощущение Истории, причастности к народу как «историческому субъекту» — это связь не материальная, а духовная, и готовность умереть за будущее — признак духовности, как бы такая духовность ни отличалась от классической религиозной духовности картиной мира, ритуалами и обычаями. Это общее место для духовности религиозной и светской. Память проникает в душу, формирует осмысленность жизни как исторического движения, становится святыней, над которой народ не позволял глумиться.

Про таких, которые неделикатно касаются того, что другим людям дорого, и говорят: «у них ничего святого». Имя им — легион, и ясно, что люди душевно чуткие, а значит и способные на творчество, созвучное людям, способное быть людям опорой, среди таких встречаются крайне редко. Они способны отрицать или осмеивать то, чего не пережили, запрещая себе понимать тех, кто строит жизнь не по их собственной узкой доктрине.

К сожалению, сейчас это не редко. Не говоря уже о сознательных глумцах-постмодернистах, в раздробленном на мелкие «свои истины» народе появляются ортодоксы каждого вида религиозности, которые не обладают элементарной чуткостью к «не своим», не понимают, как через самые разные обряды и ритуалы происходит единение людей. Одни («самые верующие») начинают глумиться над вечным огнём или над песней в хороводе, в ответ сами получают от «народников» или протестантов обвинения в магизме церковных таинств. Таким протестантам (с точки зрения Православия — недоверующим рационалистам), иногда вторят и cтарые «красные» атеисты, пытаясь осуждать непонятное им от лица Православия.

Между тем, вряд ли у кого-то связь с предками остаётся столь живой, непосредственной и постоянной, как у православных.

Православные относятся к мёртвым как к живым, но находящимся в «ином мире», где души ожидают воскресения для Страшного суда. То есть «мёртвые» они для нашего мира, но не для Бога, у которого все живы (Лк.20:38). Поэтому их предпочитают называть «усопшими», и в этом не только сравнение с засыпанием, но и метафора будущего пробуждения. И другая причина этому — в том, что смертью подлинной считают не отлучение души от тела, а отлучение души от Бога.

Умирающие... православные христиане не перестают быть членами Святой Церкви, сохраняя с Нею и со всеми остальными Её чадами самое действительное, реальное, живое общение [Свт. Афанасий (Сахаров), выделено редакцией].

Общение это взаимное. С одной стороны, люди нашего мира стремятся повлиять на участь ранее покинувших мир, молясь о них и совершая от их имени дела милостыни. «Участь отшедших не считается решенною до всеобщаго суда», — говорит святитель Феофан Затворник. — «Дотоле мы никого не можем считать осужденным окончательно и на сем основании молимся, утверждаясь надеждою на милосердие Божие». С другой стороны, и усопшие участвуют в нашей судьбе. Оптинский старец схиигумен Антоний в одном из писем своих говорит: «Мы будем поминать, как умеем, на земле, а отшедшие души будут поминать нас на небеси, и небесная молитва их об нас гораздо больше приносит нам душевной пользы, нежели наша об них. И не только праведники, коих души в руце Божией, молятся ко Господу о нашем спасении, но и души грешных тоже заботятся о нас, чтобы мы не попали туда же, где они» (Письма к разным лицам игумена Антония. М., 1869, стр. 408-409).

Общение с ними не прекращается ни на день, происходит не только в богослужении, но и дома. Оно не имеет ничего общего с какой-либо «материализацией духов», а происходит мысленно, посредством ума и памяти. По преимуществу это возвышеннейшее и тáинственное единение со Святой Церковью и друг с другом происходит в молитвах, включая ежедневные молитвы об усопших каждого православного христианина.

Кроме молитвенного общения, связь с усопшими происходит посредством дел милостыни, совершаемых с памятью об усопших, как бы от их имени. А также просто нашими делами, которые мы совершаем в общем с предками историческом движении. Вот как эту простую, вполне светскую и вместе с тем глубоко православную мысль выразил монах Митрофан, рассматривая «жизнь и порядок нравственного развития» как одно из оснований единения и общения миров:

Состояние и судьба усопших душ находятся во внутреннем союзе и во взаимном соотношении с жизнью и деятельностью живущих на земле. Деятельность — дела связывают настоящее с прошедшим и с будущим. С прошедшим, как следствие предыдущего, а с будущим, как основание для последующего. Дела связывают земное с загробным, связывают нас, живых, с усопшими... Понятно, что настоящая деятельность имела своих основателей — наших предков, которые потому и живут поныне среди нас духом в своих делах. Пребывающие на земле развивают идеи своих предков, или борются с теми, кто хочет эти идеи искоренить. Хорошо, если развивается доброе семя и настоящее поколение вкушает добрые плоды, тогда добрая слава и вечная память почившим предшественникам.

Говоря о молитве, приходится пояснять, что молитва — это вовсе не произнесение отчуждённой словесной формулы-заклинания для некоего магического изменения реальности. Это труд погружения души в некоторый важный для неё смысл, её мысленное соединение с переживаемым событием, с тем и теми, о чём, о ком и кому люди молятся. При этом само воспоминание уже переживается как таинство соединения. «Вспоминать, и это значит — осознавать как реальное, как присутствующее „среди нас“», — писал протоиерей Александр Шмеман [«Таинство Царства», Глава 10. «Таинство воспоминания», V, выделение авторское].

Так же и светские люди нуждаются в том, чтобы иногда представить себя вместе с теми, кому обязаны не только жизнью физической, но и жизнью исторической, полной смысла и от вечного движения вперёд, и от постоянного восхождения вверх.

Скрябин Алексей